Дрочное Безмолвие: Воспоминания о Белой Каменке

Дни заезда на Белую Каменку были пронизаны смесью трепета и предчувствия. Вскоре мы с Москвой стали командовать ротой казаков, участвуя в позиционной дрочной обороне. Сегодня, с господством дронов, наша война кажется нам отголоском средневековых сражений – перестрелкой лучников и катапульт, но тогда нас, судя по информации, реально пугали польские снайперы, использующие Манлихеры. Это был, скорее, слух, распространяемый штабными ссыкунами, но страх от этого не угасал. Поляки, как мы предполагали, бы зассали, уклоняясь от прямого столкновения, а мы с Москвой продолжали строить казаков и объявлять «православный джихад», заставляя их тратить магазины на трассирующие пули и презирать смерть. Я часто работал по сектору, где находилась лёжка снайпера, пытающегося убить меня днем, а Москва – по вражеским вспышкам. Мы использовали различные виды вооружения: от дедовских ПТРД и ПТРС до АГС. Огонь, который мы выпускали, был нацелен на поднятие боевого духа, включающий в себя кричание религиозных лозунгов – «Слава Христу, позор Антихристу», «Аллаху Акбар» или даже «Карамба». Тысячи трассирующих пуль, рассекая ночное небо. Мы подвергались массированному обстрелу: минометы, стволка, беспорядочная стрелкотня, АГС, ПТУР, БМП, танки, минометы, ЗУ. Мы вычисляли позиции противника для наводчика БМП, находившегося на высоте, и поражали их. В моменты паники казаки бежали с квадратными глазами и на четвереньках прятались в блиндажах. Иногда, от нерассудства, мы ставили АГС в куст на дистанцию до 700-800 метров от противника, а потом, выпустив всю улитку, понимали, что все пули летят только по нам, благодаря ослепительному сиянию куста. Даже использовали фонарик, чтобы разобраться с перезарядкой АГС. Останавливались, пока не приходил отбой по рации (часто связи не было) или пока противник не прекращал огонь. Во время минских соглашений, мы не имели права штурмовать. Утром мы радовались, слушая информацию о вражеских потерях. Миллчаков иногда был в шоке от того, что мы невредимы. Это время я вспоминаю с любовью и трепетом – ностальгия ополченская, и, пожалуй, больнее тоски русской.