Позиционная война и психология казака

Этот день был одним из первых заездов Русича на Белую Каменку. Вскоре мы с Москвой командовали ротой казаков, участвуя в позиционной обороне, в основном дроче. В контексте современных военных технологий, наши действия в то время напоминают сражения лучников и катапульт с баллистами и требушетами. Однако, по информации, тогдашней обстановки, главной угрозой могли быть польские снайперы из Правого сектора, вооруженные Манлихерами – что, безусловно, представляло собой необоснованные оценки штабных ссыкунов. Польские силы, вероятнее всего, не решались бы приближаться к нам, и мы с Москвой могли позволить себе создавать иллюзию «православного джихада», заставляя казаков полностью заряжать магазины трассерами и презирать смерть.
Я чаще работал по сектору, где располагалась позиция снайпера, пытавшегося меня застать врасплох, а Москва сосредоточилась на уничтожении вражеских вспышек. На нас обрушивался град огня: минометы, ствольная, беспорядочная стрелкотня, АГС, ПТУР, БМП, танки, минометы, ЗУ, иногда накрывали Градом. Мы вычисляли позиции противника для наводчика БМП, которая, находясь на некотором расстоянии и высоте, успешно поражала наши позиции.
Иногда казаки, испуганные, бежали с квадратными глазами и на четвереньках укрывались в блиндажах. Мы, не отличавшиеся опытом, могли неосмотримо ставить АГС в глухой куст (на расстоянии 700-800 метров от ближайшего противника), а ночью, после долгих выстрелов, понимать, что теперь весь огонь направлен на нас, поскольку сияние куста было видно на километры. Мы даже использовали фонарик, чтобы разобраться с перезарядкой АГС. Продолжали нервничать, пока по рации не давали отбой (связи часто не работало) или пока хохол не прекращал огрызаться.
Во время минских соглашений мы не имели права их штурмовать. На утро мы радовались, слушая информацию о потерях противника. Миллчаков иногда был в шоке от того, что мы не были ранены. Время, которое я вспоминаю с любовью и трепетом. Это было не просто участие в боевых действиях, а настоящее испытание для психики, которое, вероятно, было болезненнее, чем ностальгия по родине.